«Пусть наша память живёт ради будущего ныне живущих»
Голод начала 30-х годов XX века остаётся одним из важнейших вопросов истории, неисследованный до конца по сей день. Казахстанский народ в результате постигшего республику в 1932–1933 годах небывалого голода понёс тяжелейшие потери. Эта страшная катастрофа унесла жизни более двух миллионов человек.
Начавшаяся в конце 20-х годов конфискация скота и имущества у наиболее крупных скотоводов породила насильственную коллективизацию, которая закончилась лишь к весне 1932 года. Одновременно с коллективизацией активно шла хлебозаготовительная кампания. В колхозах отбирали все запасы зерна, включая семенной фонд, на скотоводческие районы также накладывались обязательства сдавать зерно, и казахи были вынуждены менять скот на хлеб. В большинстве своём хлебозаготовки превратились в карательные экспедиции, не оставляя крестьянам, не говоря уже о кулаках, ни продовольствия, ни семян, ни одежды, ни скота, ни птицы. А скот, реквизируемый для нужд колхозов, забивали на месте, так как невозможно было прокормить собранные в одном месте большие стада. Зимой 1930 года в широких масштабах шла кампания по заготовке мяса и шерсти, что привело к гибели большого количества овец от холода.
– Животноводство тогда понесло огромный урон. Количество голов крупного рогатого скота в 1932 году, по сравнению с 1928 годом, сократилось в семь раз, а овец – в 14 раз. К тому же 1928 и 1929 годы оказались неблагоприятными в климатическом отношении, что привело к гибели большинства посевов. Голод повлёк ещё одну беду – массовую откочёвку казахов. Сотни тысяч людей вынуждены были покинуть пределы республики. Миграция была обусловлена голодом, нищетой, отчаянием. Несколько сотен тысяч казахов откочевали в Китай, Монголию, Иран, Россию, Киргизию, Туркменистан и Афганистан. Оставшихся ждали голод и лишения, – рассказала архивист Центра документации новейшей истории ВКО города Семея Наталья Яковлева.
Коллективизация и раскулачивание сопровождались жестокими репрессивными мерами. В период 1932–1933 годов за сопротивление властям и попытки скрыть зерно и мясо от заготовок было осуждено более 33 тысяч человек, за пределы республики выслано около шести тысяч человек. В то же время в Казахстан из других регионов СССР переселили около 180 тысяч раскулаченных, лишённых средств к существованию. Из справки врача-санинспектора по Восточно-Казахстанской области Сеитова о результатах обследования положения откочевников, расквартированных на бывшем кожевенном заводе Трапезникова: «…размещены они во многих местах на лугу совершенно под открытым небом, без всякой возможности прикрыться от ветра и дождя, кроме того, данное место совершенно сырое. Почти полное отсутствие у откочевников постельной и нательной одежды ставит их в невозможно тяжёлое положение. Общее количество откочевников 630 человек. Питание присылается одно и то же количество, как на 400, так и на 630 человек…».
Люди умирали от голода, болезней, плохих условий проживания. Из справки о состоянии домов откочевников в г. Семипалатинске: «В изоляторе по ул. Училищной, №90 находится откочевников 2229 человек. Обслуживаются всего четырьмя сотрудниками. Помещение недостаточное, большая часть людей находятся в ограде и на улице. Медпомощь отсутствует. Есть больные, но они не изолированы. Ежедневно до 15 смертных случаев. Нет кипятка. Ассенизационного обоза не бывает. Кругом зданий всё похоже на уборную».
– Но самыми уязвимыми в условиях голода были дети. Оставшиеся без помощи взрослых тысячи детей в период голодомора оказались обречёнными на неминуемую гибель. Беспризорными оказались дети, потерявшие своих родителей во время движения в соседние области, в частности в Западную Сибирь. Отмечались случаи сознательного оставления детей, особенно малышей, родителями. Детские дома Казахстана и Сибири были переполнены, – говорит Наталья Яковлева.
Из акта обследования контрольной комиссией рабоче-крестьянской инспекцией Облздрава Озерского детского городка для детей откочевников: «…Принадлежащие детгородку строения для детского учреждения не приспособлены, как и сама территория, являющаяся остатком производства бывшего завода и признанная ранее малярийной местностью, что усиливается спуском воды из пруда и вонью от образовавшейся тины и грязи после него. На 370 детей имеется 8 воспитателей (не квалифицированы все), 2 няни, 1 уборщица, 2 рабочих. Воспитательской работы никакой нет, это установлено нашим наблюдением и поведением детей. Имеют место побеги детей, дети ничем не заняты, шатаются по заводу и предоставлены сами себе, купаются в грязной воде, роются в отбросах завода. Медобслуживания нет, дезинфицирующих средств тоже нет. Отсюда высокая заболеваемость сыпным и брюшным тифами. Дети прибывают заражённые, немытые и нестриженые. На момент обследования было 28 больных детей, которым уже грозит смерть. При этом больные лежат без подразделения по их роду болезней. Среди детей лежит и взрослый сифилитик с явно выраженными заразными признаками болезни. Все эти больные за неимением суден и недостаточности персонала ходят под себя и в лучшем случае в сенях на пол или на дворе около входных дверей…».
Несмотря на огромную смертность воспитанников детских домов, их количество постоянно увеличивалось за счёт подобранных на улицах и в домах, где умерли все взрослые. В некоторых областях Казахстана имела место гибель народа целыми аулами. В детских домах в основном условия были очень плохими. Помещения не приспособлены для содержания детей, не было необходимых вещей: белья, верхней одежды, недостаточное медицинское обслуживание способствовало распространению эпидемических заболеваний среди детей и увеличивало смертность. Из протокола заседания оперативной тройки по размещению откочевников в Бородулихинском районе ВКО: «…Из принятых в Красно-Аульский детдом 668 детей умерло – 177, сбежало – 93, фактически осталось – 398. Охвачено школьной работой 80 детей. Учителей нет, занимаются воспитатели. Одеждой не обеспечены, имеется всего 103 пальто…».
Воспоминания о пережитом в детстве голоде хранятся и в фондах личного происхождения Центра документации новейшей истории.
Асылхан Тобылдинович Бекбаев, участник Великой Отечественной войны: «…Слово «детство». Какое объединённое понятие. Но, к большому сожалению, у меня не было детства. Детские годы вспоминаю как череду нескончаемых тяжких событий. Когда мне было 5 лет, от кори умер мой старший брат. Я тоже заболел тяжелой формой кори, но чудом остался жив. Затем были голодные годы, когда от голода умерли сотни тысяч наших граждан. Тогда я потерял младшего брата по имени Жуматай, что до сих пор вызывает в моём сердце щемящую боль.
В 1932–1933 годах по улицам нашего города, еле передвигаясь, ходили голодные взрослые и дети. Для детей организовали в деревне Озерки (пригород г. Семипалатинска) детский дом, куда мы попали с Жуматаем. Жуматай был на два года младше меня, ему было всего 5 лет. Мы с братом попали в разные группы, меня поселили с ребятами по возрасту, а брата Жуматая – с его ровесниками. С братом мы встречались всего лишь один раз в сутки в столовой, где только в обед детям давали тарелку супа и кусочек хлеба. Естественно, мы были голодные. Но один раз Жуматай не пришёл в столовую. Я спрашивал у ребят, с которыми он проживал, про него, но они почему-то молчали. Тогда я пошёл в дом, где он проживал, но его и там не оказалось. Долго ходил вокруг дома, пока не повстречал пожилого мужчину, работника детского дома. Когда я его спросил про Жуматая, он ответил: «Ты брата не ищи, его не найдешь». После тщетных поисков я заглянул в сарай, в котором хранили дрова. В сарае лежали трупы умерших от голода детей, в том числе и труп моего брата. Не один десяток лет прошло с того времени, но до сих пор эта картина мелькает у меня перед глазами. Много мне довелось перенести в жизни. Во время Великой Отечественной войны я был тяжело ранен, но потеря брата – незаживающая рана на всю мою жизнь».
Из воспоминаний Сейтмухамета Табариковича Табарикова: «Я родился в семье кочевника-казаха в Сарыапанском ауле №2 Абралинского района Семипалатинской области. Мне было около трёх–четырёх лет, а младшему братишке Нурмухамету ещё меньше, когда начались сплошной голод и скитания людей из обжитых родных мест. Детства, как такового, у меня не было. Его скорее можно назвать сплошным испытанием на жизнеспособность (выживание). Об этом не то что говорить, писать, даже вспоминать тяжело. Несчастье нашей нации не миновали и нашу семью. Первой Абралинский район покинула мать с двумя сыновьями и дочерью. Смерть собирала дань. Жестокую дань. Некогда большая семья братьев таяла на глазах, разбросанная бедой на сотни и тысячи километров.
Младший, родной братик Нурмухамет умер от голода, будучи в Семипалатинске, в детдоме, без вести пропали старшие братья Кали и Океш, а старшая сестра Гайни вышла замуж за человека по имени Абдикарим, пропала без вести, не оставив адреса. Отец, взяв меня на своё воспитание, ни на минуту не хотел оставлять меня вне поля зрения и всё время таскал на спине, держал на руках даже во время работы на 8-м километре железной дороги, боясь потерять последнюю надежду и опору. В то смутное и трудное время родственники и окружающие аксакалы осуждали отца за то, что он взял на себя обузу – заботу о ребёнке, когда надо было думать, прежде всего, о спасении себя от голода. Не только взрослого, но и малого ребенка очень трудно было спасти от сплошного голода. Многих малышей родители оставляли прямо на обочине дороги или на пороге столовых, чтобы кто-нибудь подобрал.
В 1934 году отец взял меня с собой в Сибирь искать потерянную жену и старшую дочь Кулшану, которые завербовались на север во время страшного голода в Семипалатинске. Я первый раз досыта пил молоко, ел хлеб только в русской молочно-товарной ферме, расположенной в ущелье недалеко от железнодорожной станции «Тяпки» Кузнецкой области Российской Федерации, где нашли потерявшуюся в горько памятный 1932 год мать. После двух лет разлуки собралась наша семья у очага, погоревали об умерших, потерявшихся, решали, как выживать дальше. Я за свой век пережил немало. Судьба не баловала меня. Чудом перенес ужасы голода. Так же как и детям войны, мне выпала нелёгкая судьба. Всё это оставило след и повлияло на преждевременное взросление, помогло окрепнуть, быть более вдумчивым, выдержанным по отношению ко многим явлениям и различным ситуациям в жизни».
Габдулгазиз Гайнутдинович Ахмеров, участник Великой Отечественной войны, почетный гражданин г. Семипалатинска: «Родился я в Семипалатинске. Отец мой работал на клееварном заводе, мать была домохозяйкой. В семье, кроме меня, были ещё три сына.
На склоне своих лет трудно вспомнить всё, что было в жизни. Годы, дела и события выветрили из памяти многое, особенно относящееся к детству и юности. Запомнилось лишь то, что нельзя забыть. Помню 30-е годы, когда люди недоедали, еле сводили концы с концами. У нас дома была домашняя мельница, на которой дробили и мололи пшеницу, рожь, овес, чтобы получить крупу или муку. Мельница представляла собой две половины круглой чурки, обшитые плоскими гвоздями (жернова). На нижней чурке – железный стержень в центре, на который одевалась верхняя чурка с отверстием для засыпки зерна и ручкой для вращения. Очень часто приходилось нам с братьями крутить эту «механизацию» до красных мозолей на руках.
Запомнилось мне, как приходилось с утра выстаивать в очередях у хлебных магазинов. Бывало, заполучив долгожданную буханку хлеба, кубарем вылетали из магазина под пинки озлобленных взрослых. Прижав буханку к себе, словно что-то живое, бережно несли драгоценную ношу домой. Хлеба досыта не ели, а из сладостей в ту пору мы знали лишь комковой сахар, которым наслаждались только по праздникам.
В конце 30-х годов жизнь у людей стала немного налаживаться. Народ повсюду почувствовал некоторое облегчение. В ту пору нам с братом Габдулгафуром купили костюм. Носили его по очереди или в отдельности – пиджак и брюки. Мы и этому были рады, считали себя счастливыми.
Нередко спрашивают, почему мы продолжаем говорить и писать о прожитом, спустя столько лет. Прежде всего потому, что не хотим, чтобы нашим потомкам пришлось пережить страшное и трудное время голода и скитаний. Пусть наша память живёт ради будущего ныне живущих».
Флора Левина
Фото из архива
Семей
