К отблеску далекого костра
«Уже по нашим координатам бьют!» – сказал в сердцах в любой ситуации мыслящий афористично Бауыржан Момышулы, когда десятилетия спустя после Великой Отечественной войны один за другим стали покидать этот мир ее победители, триумфаторы века двадцатого.
Если всмотреться в судьбу этой плеяды, увенчавшей себя ореолом вечной славы, то нетрудно увидеть, что выпало ей появиться в этот мир под грохот орудий, под свист пуль в первой четверти разбушевавшегося прошлого века.
А дальнейшие события, потрясшие мир, лишили многих из этой плеяды отцов, братьев, близкой родни, которые были оклеветаны, сгорели в полыхающем пожаре разыгравшегося не на шутку классового противостояния. Забрали у них тех, на кого, как на посох, могли опереться еще не окрепшие тела и души осиротевших наследников. Заодно лишили ребятишек безвинных самой светлой поры жизни человека – детства.
Вот такой, вроде как не очень заметный, штришок: позже, на полях сражения, пуля вражья, пройдя по немыслимой траектории по телу разведчика Мухамета Шаяхметова, уроженца Курчумского района, о ком наше дальнейшее повествование, оставила ему, по определению врачей полевого госпиталя, шанс остаться в живых один из тысячи.
А может быть, не рукой слепой случайности прочерчена была эта самая оказавшаяся спасительной траектория. Почему не допустить, что в случае этом присутствовал некий еще не прочтенный скрытый смысл, рока намек?
Ведь еще раньше Мухамету, не достигшему и десяти лет, сыну отца, раскулаченного, сосланного и погибшего неизвестно где, еще меньше шансов выписала судьба для того, чтобы он выжил, выкарабкался из детства своего, не поддающегося описанию по тяжести горя бездонного. Опасность гибели, казавшаяся неизбежной каждый день, каждый час, каждый миг словно сто пикировщиков выла и кружила над ним и над такими бедолагами, как он, выброшенными на произвол судьбы.
Тот, кто не оторвался окончательно от истории своей семейной династии, от прошлого родного очага, знает, что это было «время», когда верхи утверждали, что сын за отца не отвечает, но «низы», а возможно, и не только они, вполне допускали, что сына за отца и родню кровную можно бить. И нещадно. Толком и не разобравшись, повинны они в чем-либо или нет. Не считалось ни грехом, ни нарушением норм морали ставить на нем клеймо несмываемое: ЧСВН – член семьи врагов народа.
С этим клеймом тысячи, сотни тысяч мальчонок и девчонок, захваченных и унесенных броуновским движением, закрутившимся под ударами недоступных их разумению грозных сил, если и удавалось выжить чудом, то становились настоящими изгоями. На всех путях их и дорожках были понаставлены бесчисленные барьеры и шлагбаумы, которых ни с какого разбегу было не преодолеть.
Гнали их из школ, изгоняли из жилья отцовского, все дальше и дальше от мест вековечного обитания рода. Под видом конфискации обобрав семью неоднократно, по сути «вычистив» до последней нитки, лишали детей возможности, с какой-нибудь стороны встроившись во взрослую жизнь, впрягшись в непосильную тягловую лямку, добывать себе хлеб насущный, какое-никакое пропитание слабыми своими ручонками, не успевшими обрасти мускулами.
Лет пять, десять или пятнадцать тому назад, когда ряды в полку фронтовиков, героев-победителей наших изрядно поредели, в людных местах перед собраниями, торжествами можно было понаблюдать со стороны за кругом пожилых людей – настоящих аристократов. И удивляться тому, что каждого из них можно было принять за центр этого круга.
Поверьте на слово, чуть ли не каждый второй из тех, кто входил в этот круг, был тем, кого когда-то лишали отцовской заботы, кого-то вдобавок и материнской ласки, простых земных радостей, преследуя везде и всюду. Но они, лишенцы всех благ, которых и для тех, кого обошла такая участь, доставалось тогда меньше, чем по капельке, не очерствели сердцем, душой. Чем больше били, тем упорнее шли к отблеску далекого костра, к свету призрачных надежд.
В школы возвращались почти взрослыми людьми, учились всяким способом – самостоятельно, экстерном, заочно. Наш герой Мухамет Шаяхметов, например, как-то поведал о том, что будучи ограниченным в движениях после тяжелого ранения прочитал полное собрание сочинений русского драматурга Александра Островского. Согласитесь, очень точный штрих к портрету.
Русский писатель и этнограф Владимир Личутин, касаясь судеб безвинных детей мнимых «врагов народа», пишет, что эта несправедливость особенным образом впечатывается в душу ребенка, что чувство отмщения, зародившись в ранних годах, тлеет до преклонных лет. Оно, может быть, и так. Оспаривать не будем.
Но с теми людьми, о которых наш рассказ, обстояло совершенно по-другому. Они, еще будучи детьми, подростками, юнцами, взрослея день за днем, об одном только и мечтали: не отстать от каравана жизни, не выпасть от того жизнеустройства, которое создавалось вместо старого, разрушенного до основания. Думали не о мщении, а о том, чтобы войти в общий круг, вплетаться в общее жизнеустройство.
Грянула война, забылись все былые обиды, остались в прошлом – Родина-мать призвала к оружию! А как ее защищали наши отцы, деды, а у иных и прадеды, ряды которых, увы, все редеют и редеют, не надо рассказывать. Об этом Знамени, водруженным над Рейхстагом, они поведали на весь мир.
Безумство храбрых
Еще одна метка, ставшая некой символикой в жизни Мухамета Шаяхметова.
Его двоюродный брат Айкен, совсем еще молодой, тоже клейменый, оставшийся от былого многолюдного, знатного дома один-одинешенек, пройдя 150 километров пешком, разыскав на чужбине бедствующую семью дяди Шаяхмета, становится опорой для нее. Однажды берется строить для горем объединенных двух семей свое какое-никакое, но жилье из дерна. И чем выше стены, тем больше идут они вкривь и вкось – не из идеальных был «стройматериал» для кладки.
Тогда приходил Зейнолла, человек чужой, из былых батраков, теперь – бедняк, выправлял стройку. В конце концов помог достроить.
К тому эта аналогия, что, вернувшись с войны, наши фронтовики с присущей этой плеяде решительностью начали выправлять все, что в предвоенные и военные годы пошло вкривь и вкось во всем – хозяйстве, житейских и людских отношениях. К ним, как сердцевине жизни, стекались дальняя и близкая родня, старые и новые друзья, в лихую годину оторванные друг от друга.
Бывало и безумство храбрых приходилось совершать. Так, Мухамет Шаяхметов, пройдя через все препятствия, преодолев все сопротивления, мотивированные циркулярами, добился открытия первых в Курчумском районе казахских классов в школах с русским языком обучения. Шаг этот был связан с риском, да немалым. Потому как клеймо несмываемое все еще висело на нем.
Из-за него ему, фронтовику, вчерашнему защитнику Родины на бюро райкома отказывали в приеме в члены КПСС. «Мы не можем засорять партию членами семей кулаков, – заявили там открытым текстом. А тут, в связи с казахскими классами, приписать ему национализм было пара пустяков».
Одни жили, предпочтя не лезть на рожон, зарывшись с головой в песок. Другие, рискуя, брали бастионы, чтобы открыть дорогу в будущее, не только для себя, а для всех.
Наши читатели знают, что у ветерана войны педагога Мухамета Шаяхметова есть книги, где устами очевидца рассказано о событиях лихих 30-х, 40-х и последующих годов. Одна из них под названием «Безмолвная степь» была переведена на русский и английский языки. В английском переводе издана в Великобритании в 2006 году, на Лондонской международной книжной ярмарке, попасть на которую является мечтой каждого сколь-нибудь известного профессионального труженика пера, вызвала большой интерес литературной общественности западного мира, получила высокие отзывы иностранных авторов.
На читательских встречах, в разговорах на эту тему автор книги Мухамет Шаяхметов объяснял такое внимание к своему литературному творению тем, что подвиг немногочисленной нации казахов, вынесшей тяготы и лишения, нечеловеческие испытания предвоенных и военных лет так же стоически, как и все крупные народы мира: в СССР – ГУЛАГ, Европе – фашизм, в Китае – «культурную революцию», просто не мог оставаться незамеченным.
По этому поводу скажем лишь, что хотя тема эта не нова, сюжеты расхожие и описаны во всех подробностях в художественной прозе большими мастерами пера разных народов, все же «Безмолвная степь», на мой пристрастный взгляд, имеет присущую только ей притягательную силу. И сколь-нибудь внимательный читатель, будь на Западе или на Востоке, не мог не почувствовать эту ее черту. Но об этом чуть позже.
Один читатель из Белоруссии свое впечатление от прочтения выразил словом: «Потрясение!». Щепки и черепки от жизни, только вчера переливавшейся через край, а то и пепелища на месте целых родов и семейных династий, людские потери в мирное время, как в войну – разве может не потрясти неравнодушного человека?
Представляется мне, что не только пережить такое, но и воссоздать в памяти, пересилив былые боли и обиды, потребовало бы от человека большого мужества. Кто сможет сказать, чего, к примеру, больше в «Тихом Доне» Михаила Шолохова: горя или радости, любви или ненависти?
В том-то и дело, что великими все, что вышло из-под пера этого мастера художественного слова, делает тот нравственный заряд, питающийся мудростью, согласно которой сердце, уставшее ненавидеть, неспособно полюбить. Этот же заряд, питающийся любовью к времени, людям, какими бы они ни были, какие рубцы на душе и плоти ни оставили, мы видим и в книге Мухамета Шаяхметова.
Из обыденных для казахов бытовых сюжетов в пересказе нашего замечательного земляка, ближе к исходу земной своей жизни взявшегося за перо, идет такое ослепительное внутреннее свечение, которое просто не может не потрясти читателя, душой не ленивого. Женщины-вдовы, изнуренные неженским непосильным трудом и крайней нищетой, помимо своих берут еще на содержание и воспитание двух или трех малых детей старшего или младшего брата погибшего мужа, растят их, через годы дают всем (всем!) высшее образование.
Разве это не подвиг? Разве это не высшая степень человечности? Вдумаемся: оставшись вдовой, обреченная на одиночество до конца дней своих женщина считает себя последней защитницей очага, оставшегося без хозяина, ответственной перед памятью мужа, перед своей совестью сохранить его.
По сути без такого чувства взаимосвязанности между людьми живыми и мертвыми в тех условиях не могло быть и речи о сохранении нации, народа. Западный читатель, не исключено, уразумел этот подтекст и воздал должное этой замечательной книге. И его мудрому автору.
