Эталон мастерства

Перевод дал очень многое казахской литературе. Одно из направлений при этом – рождение новых жанров. Возьмём для примера жанр басни, где также ярко проявилась гениальность Абая как переводчика. 

Можно утверждать, что до появления переводных образцов казахам была чужда басня как отдельный литературный жанр. В одном из писем Николаю Ильминскому Ибрай Алтынсарин знакомит его с планом создания начального учебника для казахских детей и делится своими мыслями: «Первую книгу хочу написать по аналогии с порядком составления книги Паульсона. Конечно, это я буду писать, приспособив к казахским детям. Басни в нее не хочу включать, потому что казахам, выросшим в жестких жизненно-бытовых условиях, нужнее интересные, содержательные рассказы. Я знаю, что казахские дети не хотят читать басни, если и читают, то смеются над ними, а их родители вовсе обижаются, что, мол, учат их детей такой ерунде, как будто сорока и ворона беседуют меж собой». 

В чем тут дело? Как получилось так, что за каких-то лет 10–15 казахам пришелся по душе жанр, который до этого, казалось, веками не проявился в литературе, а отдельные образцы данного жанра на нашей родной почве мы восприняли как призыв к изменению жизни? Главная причина здесь заключена, конечно, в том, что сам наш национальный образ мышления с самого начала приспособлен к иносказательности. В целом суть басни – иносказание, намек, с их помощью выражается основная поучительная мысль, то есть мораль. Мы же говорим: «Мораль сей басни…» 

Самый первый известный баснописец Эзоп, предположительно живший в VI–V вв. до н. э., был рабом, который в силу социального положения не мог свободно высказывать свои мысли. Он и является создателем языка иносказаний – эзопова языка. В самые страшные периоды истории человечество могло выражать мысли, воззрения с помощью выдуманных сюжетов из жизни животных. А вообще-то, жанр басни возник благодаря цензуре. Любой запрет не может не послужить толчком для художественных поисков. В связи с этим надо сказать, что сейчас, в эпоху вседозволенности, в нашей литературе заметно победнели художественные методы и приемы. Раньше от автора требовалось большое мастерство, чтобы любой ценой выразить со скрытым смыслом то, что он хотел сказать. 

Да и потом не следует утверждать, что в нашем словесном искусстве басня возникла вдруг, на голом месте. В казахских сказках о животных и зверях можно встретить массу признаков, присущих природе басни. В целом антропоформизм особо близок народам, жизнь которых прямо зависела от природы. К тому же хорошо известно, что в таких издавна и широко распространенных среди казахов произведениях, как «Калила и Димна», «Тысяча и одна ночь», «Тотының тоқсан тарауы» и так далее, во многих местах содержатся моменты, изложенные в виде басни. Конечно, и они впитаны в наш дух благодаря переводам. Но все сказанное не противоречит нашему мнению о том, что басня как жанр утвердилась в казахской литературе именно благодаря переводу. Кстати, до Крылова басня не была распространена и в русской литературе. Басни Кантемира, Тредиаковского, Сумарокова, Дмитриева давно забыты, сейчас они известны, пожалуй, лишь литературоведам. 

Следующая причина заключена в том, что укреплять жанр басни в литературе начали такие настоящие мастера пера, как Ибрай Алтынсарин, Абай Кунанбаев, Ахмет Байтурсынов. Перевод басен Крылова явился одним из важных рубежей в развитии не только казахского переводческого искусства, но и в целом всей родной литературы. 

Белинский считал, что совершенные переводы встречаются значительно реже, чем безукоризненные оригинальные произведения. А также он высказывался о том, что из-за чересчур сочных национальных красок «басни Крылова нельзя переводить ни на какой иностранный язык». Абай, похоже, опроверг сию категоричность великого критика. Бесспорно, и в переводах басенного жанра абаевская вершина остается недосягаемой. Переводы Абая из Крылова – поистине пик мастерства, поучительный образцовый пример. «У Абая точь-в-точь отражаются и слова, и мысли Крылова», – писал известный переводовед Сайдиль Талжанов.  

Возьмем «Ворону и Лисицу». Очень интересна и поучительна история данной басни. Общеизвестно, что Крылов использовал для своей басни произведение великого француза Жана де Лафонтена, а тот, в свою очередь, данный сюжет заимствовал у Эзопа. Но, наверное, не всем известно, что у Эзопа Бог послал Вороне кусочек… мяса. «Ворон унес кусок мяса и уселся на дереве. Лисица увидела, и захотелось ей заполучить это мясо. Стала она перед Вороном и принялась его расхваливать» – так начинается басня у Эзопа. Лафонтен переделал это на французский манер, заменив мясо на национальное лакомство – сыр. Этому есть объяснение: у Лафонтена Лисица обращается к Вороне как к дворянину, который, соответственно, не голоден, и сыр нужен ему лишь в качестве десерта. Абай, скорее всего, не знал, что у Эзопа Вороне достается мясо, да если бы и знал, нам представляется, что он не изменил бы крыловское решение. Потому что в то время чего-чего, но дефицита мяса в степи не было…

Лафонтен поучение Эзопа превращает в рассказ, в котором свежо излагается старая басня. В крыловской басне Лисица называет Ворону «сестрицей», здесь есть намек на русскую привычку войти в доверие, используя родственные или личные связи. У Абая Лисица говорит Вороне «қарағым» – «миленький», здесь есть намек на казахскую привычку ласкательного обращения к собеседнику перед высказыванием какой-либо просьбы… 

Даже современники Крылова никак не усматривали в его баснях французские реминисценции, не говоря о древнегреческих корнях произведения. Такова сила и мощь таланта великого русского баснописца. Его басни совершенны. Он смело ввел народную речь в поэзию. Поражает живой, музыкальный язык, тонкий юмор, красота формы. Все это есть и у Абая. 

Крыловские строки: 

Ну что за шейка, что за глазки, 

Рассказывать – так, право, сказки! 

Какие перышки! Какой носок! 

И, верно, ангельский быть 

должен голосок! 

Абай передает следующим образом: 

Неткен мойын, неткен көз, 

Осыдан артық дейсің бе 

Ертегі қылып айтқан сөз. 

Қалайша біткен япырмай, 

Мұрныңыз бен жүніңіз! 

Періштенің үніндей 

Деп ойлаймын үніңіз… 

Невозможно не любоваться, не восхищаться тем, насколько мастерски сохранены ирония, насмешливый мотив оригинала. Читая заключительные строки басни, думается, даже не владеющие казахским могут оценить точность, совершенность стиля переводчика: «Өзіне біткен өңешін Аямастан қарқ етті, Ірімшік жерге салп етті, Іс бітті, қу кетті». Последняя строка давно стала крылатыми словами. Так сейчас говорят, когда партнер по бизнесу «кидает» друга… В разряд пословиц вошла и заключительная фраза из басни «Қарға мен бүркіт» «Азат басың болсын құл, Қолдан келмес іске ұмтыл!» Абаевские строки до того складны, до такой степени в казахском духе, что мы сегодня считаем их афоризмом поэта, а ведь они – отшлифованное, поразительное переложение крыловских строк «Нередко у людей то ж самое бывает,/Коль мелкий плут/Большому плуту подражает». 

Формат газетной статьи не позволяет нам тщательно проанализировать переводы басен «Емен мен шілік» («Дуб и трость»), «Қазаға ұрынған қара шекпен» («Крестьянин в беде»), «Жарлы бай» («Бедный богач»), «Есек пен Бұлбұл» («Осел и Соловей»), «Қарға мен бүркіт» («Вороненок»), «Ала қойлар» («Пестрые овцы»), «Бақа мен Өгіз» («Лягушка и Вол»), «Піл мен Қанден» («Слон и Моська»). Если же нужно все-таки выделить одну басню Абая как особый образец, эталон переводческого мастерства, то мы бы назвали «Шегіртке мен Құмырсқа» – «Стрекоза и Муравей».  

Крылов взял и этот сюжет у Лафонтена. Вот таков прозаический перевод его басни, переделанный, соответственно, тоже из Эзопа. 

«Стрекоза пропела/Все лето/И оказалась нищей,/Когда подули холодные ветры./У нее не осталось/Ни кусочка мухи или червяка./Тогда она пошла к соседу Муравью/И стала жаловаться на голод,/Прося у него горсточку зерен,/Чтобы продержаться/До новой весны./«А после новой жатвы, – говорила она, –/Я вам уплачу и долг, и проценты,/Даю вам честное слово Стрекозы»./Но Муравей не любит быть благодетелем,/И это наименьший из его недостатков./«А что ты делала в теплое время?» –/Говорит он просительнице./«День и ночь любому прохожему/Я пела, – не сердитесь!»/«Ты пела? Прекрасно! Так теперь попляши!» 

Всем известен крыловский вариант. Многие знают его наизусть. 

Попрыгунья Стрекоза 

Лето красное пропела; 

Оглянуться не успела, 

Как зима катит в глаза. 

Помертвело чисто поле; 

Нет уж дней тех светлых боле, 

Как под каждым ей листком 

Был готов и стол, и дом. 

Все прошло: с зимой холодной 

Нужда, голод настает; 

Стрекоза уж не поет: 

И кому же в ум придет 

На желудок петь голодный! 

Злой тоской удручена, 

К Муравью ползет она: 

«Не оставь меня, кум милой! 

Дай ты мне собраться с силой 

И до вешних только дней 

Прокорми и обогрей». 

«Кумушка, мне странно это: 

Да работала ль ты в лето?» – 

Говорит ей муравей. 

«До того ль, голубчик, было? 

В мягких муравах у нас 

Песни, резвость всякий час, 

Так, что голову вскружило». 

«А, так ты…» – «Я без души 

Лето целое все пела», – 

«Ты все пела? Это дело: 

Так поди же, попляши!» 

А вот как выглядит перевод Абая: 

Шырылдауық шегіртке 

Ыршып жүріп ән салған. 

Көгалды қуып гөлайттап, – 

Қызықпен жүріп жазды алған. 

Жаздыгүні жапырақтың – 

Бірінде тамақ, бірінде үй, 

Күз болған соң кетті күй. 

Жылы жаз жоқ, тамақ жоқ, 

Өкінгеннен не пайда? 

Суыққа тоңған, қарны ашқан 

Ойын қайда, ән қайда? 

Оныменен тұрмады, 

Қар көрінді, қыс болды. 

Сауықшыл сорлы бүкшиді, 

Тым-ақ қиын іс болды. 

Секіру қайда, сүрініп, 

Қабағын қайғы жабады. 

Саламда жатып дән жиған 

Құмырысқаны іздеп табады. 

Селкілдеп келіп жығылды, 

Аяғына бас ұра: 

– Қарағым, жылыт, тамақ бер, 

Жаз шыққанша асыра! 

– Мұның, жаным, сөз емес, 

Жаз өтерін білмеп пе ең? 

Жаның үшін еш шаруа 

Ала жаздай қылмап па ең? 

– Мен өзіңдей шаруашыл, 

Жұмсақ илеу үйлі ме? 

Көгалды қуып, ән салып, 

Өлеңнен қолым тиді ме? 

– Қайтсін, қолы тимепті, 

Өлеңші, әнші есіл ер! 

Ала жаздай ән салсаң, 

Селкілде де, билей бер! 

Уже с первого взгляда видно – замечательный пример чудесного перевода. Поражает звукопись стиха, все так и льется, ритм, рифма, интонация, музыкальность речи безукоризненны: «шырылдауық шегіртке», «жапырақ кетті, жаз кетті», «жылы жаз жоқ, тамақ жоқ»… Как же здесь уместен юмористический русизм «гөлайттап»! Финал вообще бесподобен: «А, так ты…» – «Я без души/Лето целое все пела»,/«Ты все пела? Это дело:/Так поди же, попляши!» – «Қайтсін, қолы тимепті, Өлеңші, әнші есіл ер! Ала жаздай ән салсаң, Селкілде де, билей бер!» «Ну что ж, было недосуг, певица, добрая душа! Если пела лето целое, Так танцуй же, вся трясясь!» – примерно так, пожалуй, можно сделать обратный перевод. Зимой ведь танцуют только так, содрогаясь всем телом, будучи охваченным дрожью, ознобом, вся трясясь от холода. Данный эффект дает одно-единственное уместно добавленное слово «селкілде» – «трястись, дрожать». Это и есть мастерство. 

Казалось бы, «Шегіртке мен Құмырсқа» можно рассматривать как рифмованный вариант прозаической басни Лафонтена, но мастерство Крылова, создавшего на своем языке новое, оригинальное творение, никому не дает повода делать подобный примитивный вывод. Придав басне Эзопа – Лафонтена чисто национальный колорит, Крылов превратил ее в русское стихотворение. У Лафонтена басня называется «Цикада и Муравьиха». Цикада – насекомое средиземноморское. До выхода к берегам Черного моря, 
т. е. до XIX века, русские почти не знали цикаду, и быть героиней русской басни эта «иностранка» никак не могла. И Крылов остановил свой выбор на стрекозе. 

Но… Есть здесь одно но. Послушаем Льва Успенского, который в книге «Слово о словах» написал: «Стрекозы – насекомые, которые в траву попадают только благодаря какой-нибудь несчастной случайности, это летучие и воздушные, да к тому же совершенно безголосые, немые красавицы. Ясно, что, написав «стрекоза», Крылов думал о дальнем родиче южной цикады, о нашем стрекотуне-кузнечике». А тогда почему Крылов не взял кузнечика? Да потому, что «кузнечик» – слово мужского рода, в таком случае басня состояла бы из разговора двух мужиков – кузнечика и муравья. Нет, ему был нужен разговор между соседом и соседкой. 

Что же в таком случае делает Абай? Ведь он знает, что «стрекоза» – это «инелік», и он не отличается выдающимися вокальными способностями, да и если бы даже имел голос, то не смог бы пропеть целое лето – корень слова «инелік» – «ине» («игла»), прилагательное «инеліктей» означает «худой», «тощий». Есть даже выражение, употребляемое для худощавых людей, «инеліктей ілмиіп». А вот кузнечик, сверчок, т. е. «шегіртке», у которого звуковой аппарат располагается на надкрыльях, служащих резонатором при стрекотании, может пропеть сколько угодно и довольно громко. И Абай, «исправляя» Крылова, меняя «стрекозу» на «кузнечика», добивается своего. Благо казахский язык не скован родовыми рамками. 

В общем, Абай из тощей, безголосой Стрекозы Крылова сделал громкогласного Кузнечика и заставил насекомое петь все лето, перенес события из леса в степь («көгал» – лужайка на летовке), вынудил Кузнечика беззаботно радоваться этим просторам, тем самым в итоге создал настоящую казахскую басню. Когда говорим об эволюционном пути в переводах крыловских басен, мы в первую очередь имеем в виду их нечужеродность для казахского слуха, понятность, передачу образным и сочным языком, затем – адаптацию к степной жизни. 

Басня оставила особый след в нашем национальном сознании. В начале прошлого века было традицией ссылаться на образы, сравнения, содержащиеся в баснях Крылова. Султанмахмутовское «Қисынсызға қышқырған неткен тантық» («Ох, и вопит не из-за чего этот пустобай») – реминисценция из Абая, а фраза «Крыловтың баснядағы есегіндей» («Как Осел из крыловской басни») – прямая ссылка. 

Необходимо отметить, что переводы Ибрая и Абая оказали влияние и на литературу соседних братских народов. Киргизский литератор Курманбек Абдыкеримов так объясняет созвучность басен Тоголок Молдо и Крылова: «Тоголок Молдо был одним из немногих грамотных людей своего времени, человеком с передовыми, прогрессивными взглядами. Очевидцы, современники акына утверждали и утверждают, что он бегло мог читать книги, изданные на тюркских языках. В его годы очень популярны были известные просветители казахского народа Ибрай Алтынсарин, Абай Кунанбаев, видный акын татарского народа Абдулла Тукай. Они знали русский язык и переводили на казахский и татарский языки те басни Крылова, которые случайно или по стечению обстоятельств попадали к ним в руки… Тоголок Молдо хорошо знал казахский и татарский языки. Естественно, он читал переводы басен или же слышал о них». Причем, надо полагать, это знакомство происходило не через татар, проживавших у подножия далеких уральских гор, а через близких, соседних казахов. 

Говоря о знании языка, скажем еще раз об общеизвестном, но удивительнейшем факте: эти чудные переводы лучших образцов классической литературы сделал человек, который русскому языку обучался в приходской школе в 13 лет на протяжении… трех месяцев! Прекрасного владения языком он добился с помощью самообразования. 

В начале нашего разговора о жанре басни мы подчеркивали, что одна из важнейших заслуг перевода для родной литературы заключается в рождении новых жанров. Поучительные переводы, вышедшие из-под пера таких авторов, как Ибрай Алтынсарин, Абай Кунанбаев, Ахмет Байтурсынов, Спандияр Кубеев, Бекет Утетилеуов, со временем оказали позитивное влияние на процесс написания собственных казахских басен. Наши литературоведы достаточно писали о баснях Султанмахмута Торайгырова, Сабита Донентаева, Машхур-Жусупа Копеева, Омара Шораякулы, Турмагамбета, Муллы Мусы, для которых образцом служили басни Абая. 

Да, басни Абая. Мы же не считаем Лафонтена переводчиком Эзопа, а Крылова переводчиком Лафонтена, хотя в их баснях все или почти все совпадает с оригиналами. И делаем правильно. Потому что и Лафонтен, и Крылов адаптировали чужие сюжеты к французскому, русскому менталитету, их басни стали выражением, олицетворением национальных черт. Так и у Абая. Действительно, если крыловская басня не считается переводом из Лафонтена, то почему абаевская басня должна считаться переводом из Крылова? Следовательно, такие прекрасные образцы мы вполне можем ставить в один ряд с собственными произведениями Абая. 

Мы в долгу перед басней. Именно через басню письменная литература нашего народа впервые соприкоснулась с лучшими образцами мирового словесного искусства. В свое время Мухтар Ауэзов сравнивал силу басни с мощной словесной пружиной, способной разбудить народ, обновить его душу, закалить волю, всколыхнуть сознание. А такое слово нам нужно во все времена. Сейчас – особенно. 

Например, возвращаясь к басне «Шегіртке мен Құмырсқа», мы видим актуальность этого творения. Разве в школах (в том числе и в программе вводимого нового курса «Абаеведение») мы не можем детям доходчиво, в увлекательной форме, с помощью юмора, сарказма, сатиры, с опорой на великий талант Абая, сумевшего передать все краски прелестных басен Крылова, объяснить, что ленивая праздность Стрекозы – путь гибельный, что только скромное трудолюбие Муравья способно привести к достойной жизни, счастью, благоденствию? Можем. Должны. 

«Красной нитью через все творчество Абая проходит тема борьбы с иждивенчеством. Поэт призывал отказаться от беззаботной беспечности, безудержного веселья, а быть чутким и бдительным, совершенствоваться благодаря постоянному труду. Он говорил, что правильные действия помогают победить мрачные мысли, глубоко проникал в психологические аспекты борьбы с иждивенчеством. Абай еще в те времена обращал внимание на эмоциональный интеллект, о котором мы начали говорить лишь недавно. Он призывал отказаться от психологии хвастовства и иждивенчества, пропагандируя трудолюбие и стремление к знаниям» (Касым-Жомарт Токаев). 

Творчество Абая – феноменальное явление, выходящее далеко за рамки литературы, культуры. Иногда невольно приходишь к мысли, что для нас он не только и не просто поэт, философ, переводчик и композитор, а значительно большая и максимально близкая личность, как, скажем, родственник, старший брат, дед, но в любом случае очень близкий, родной человек. Не зря же мы говорим «Абай ата». 

Поэтому вполне естественно нам часто кажется, что мы не раз встречались с этим человеком, разговаривали и делились мнениями, неоднократно слушали его советы, а иногда в силу недопонимания или занятости – не слушали… Словом, и в радости, и в горе идешь к нему. Он оказывается рядом с тобой и в минуты сладостной любви или появления на свет ребенка, и в трудные минуты жизненных испытаний или удара судьбы. 

Великое уважение нашего народа к своему любимому поэту выражается и в том, что, когда требуется доказать какой-нибудь факт, непременно употребляется универсальная фраза «Абай айтқандай» – «как сказал Абай». Абай – мудрый наставник нации, духовный отец народа. Мечтаем, чтобы каждый казах время от времени брал в руки томик Абая и перечитывал его стихи, внутренне держал перед ним своеобразный отчет: «Как я живу на этом свете? Придерживаюсь ли советов Абая, сделал ли выводы из его критики, стремлюсь ли к высотам, какие указал великий поэт, и вообще, что сделал, чтобы соответствовать предназначению человека на земле?» 

Одним из признаков гениальности человека (полководца, деятеля, художника, ученого и т. д.) является то, что он не чувствует себя ниже других, не преклоняется ни перед каким авторитетом. Часто создается впечатление, что Абай, рассматривая то или иное произведение, как бы говорит сам себе: «Да-а… Он написал так… А дай-ка, теперь я попробую». Почти в каждом переведенном произведении можно проследить, что Абай будто соревнуется с автором оригинала, соперничает с ним. В этом мы видим конгениальность Абая с великими художниками слова, к творениям которых он обращался, с ярчайшими талантами, близкими, сходными ему по духу, образу мыслей. 

Перечитывая стихи, «Слова назидания» Абая, мы не должны забывать и о его чудесных переводах, которые являются ярким свидетельством подлинного величия казахского поэта. 

 

Сауытбек Абдрахманов,  

депутат Мажилиса, 
член Государственной комиссии по подготовке и проведению 
175-летнего юбилея 
Абая Кунанбайулы, 

«Казахстанская правда», № 157, 20 августа 2020 г.