Александр Крахин:«Мы с Алибасовым пели песни о тяжелой доле простых американцев, которые живут в картонных коробках…»
В любой точке Земного шара есть свои интересные «знаковые люди», определяющие состояние интеллектуальной жизни того или иного города, той или иной эпохи. В этом плане Усть-Каменогорск – уникальный город, признанная кузница кадров для большого спорта, шоу-бизнеса, искусства и литературы. И одним из таких особых персон нашего города, несомненно, является Александр Николаевич Крахин, один из первых участников легендарной группы «Интеграл», композитор и музыкант, поэт и звукорежиссер, а теперь еще и писатель, автор замечательных рассказов и повестей… Словом, тот самый интересный человек города, которому есть что рассказать читателям «РА». Сегодня он – гость номера.
– Александр, как вы попали в состав группы «Интеграл»?
– В выпускном классе школы я и еще трое ребят организовали бит-группу с подпольным названием «Angels». Играли на трех гитарах по семь с полтиной рублей каждая и пионерском барабане. На сцене облачались в специально для концертов пошитые жилетки из красного и голубого вельвета. Это был 1968 год, пик популярности «The Вeatles». Мы все повально болели ими. Сейчас мне кажется, что я освоил английский язык и сделал его своей профессией именно для того, чтобы понять, о чем поют эти потрясающие ребята из Ливерпуля…
С окончанием школы играть и репетировать нам стало негде. И мы попросились во Дворец культуры металлургов. Нас приняли, выделили репетиционную комнату, дали джазовую электрогитару «Musima» без струн и порванный малый барабан. Нам все это казалось сказкой. Репетиционная комната в ДКМ – самом крутом месте Усть-Каменогорска! По нынешним временам явление немыслимое. В том же крыле репетировал знаменитый на весь город «Интеграл». Алибасова, конечно же, все знали в лицо. Танцы, концерты, толпы фанатов. Это была поп-элита города. А что мы? Вчерашние десятиклассники, как говорится, ни петь, ни свистеть, ни рисовать. К тому же, что-то в нас сдвинулось, сломалось. Без родной-то школьной аудитории у нас ничего не получалось и в голову не лезло. Пацаны мои стали потихоньку от музыки отходить: кому работу, мол, искать, кому-то в институт готовиться…
Вот сижу я однажды в своей репетиционной, пытаюсь продавить эту дубовую «музиму», и тут вдруг является в гости Бари Алибасов. По-соседски. Весь – фонтан обаяния, понимания и сочувствия. Разговор ведет очень тактично, осторожно, а фактически предлагает мне бросить все и уйти к нему гитаристом и солистом. Учитывая состояние дел (да и мое тоже), это было предложение, от которого невозможно отказаться.
– Интересно, а как тогда к творчеству группы «Интеграл» и ее участникам относилась власть? Вы же несли в массы «запрещенную и разлагающую западную культуру»?
– Если мягко сказать – очень настороженно. Алибасов – человек, безусловно, креативный, яркий, всегда на два шага впереди самой продвинутой эстрадной элиты, умеющий привлекать людей и заставлять их работать на идею. Но при этом – всегда в маске эдакого сельского гармониста-затейника. Да это же была просто готовая «мишень» для всяческих охранителей партийной идеологии! Бремя лавирования между обкомами, горкомами и райкомами, партийными и комсомольскими нес именно он, Бари. Много лет спустя, мне стало известно, что и я, оказывается, состоял на учете, как человек, пишущий музыку и тексты, к тому же владеющий иностранным языком. Впрочем, тогда это было нормальное явление. А чтобы пронести в массы какой-нибудь задорный рок-н-ролл, приходилось рядить его в «песню протеста» или в другие «одежки» чего-то обличительного. Мы с Алибасовым, например, пели о тяжелой доле простых американцев, которые живут в картонных коробках от телевизоров. Иначе произведение в программу было просто не протащить.
– В жизни любой группы всегда очень много веселых или парадоксальных случаев. Может быть, что-нибудь вспомните из тех далеких времен?
– Всякое бывало: и драмы, и трагедии. Анекдоты тоже случались. Но, как правило, какие-то особые, «интеграловские».
Головной болью (прежде всего для Алибасова) было составление программы. Нужно было так составить отчетный концерт, чтобы партийные цензоры ничего не вырезали, а людям было бы интересно. А отчетный концерт тогда считался событием общегородского масштаба. Так вот второе, самое «крутое» отделение – всё сплошь было в группе риска. Представьте, три часа ночи. После семи часов репетиций, основательно охрипшие от споров и усталые, как собаки, сидим в разных концах пустого зала. В центре, в первом ряду центрального прохода угрюмо сидит взвинченный от эмоций Алибасов. Все молчим. Тихо гудят включенные усилители. В путанице проводов на сцене лежат гитары. В глубине, за ударной установкой торчит белый бюст Ленина (реквизит для партийных собраний). Вдруг Алибасов срывается с места, бежит к сцене и от оркестровой ямы истерично орет: «Владимир Ильич!!!». Ленин молчит.
Мы в шоке. Все, думаю, поехала у Бари крыша. Но тут на полу сцены открывается люк, из него высовывается дворцовский плотник Владимир Ильич (и правда, смахивающий на тезку, а под сценой у него мастерская) и говорит: «Чего орешь? Сказал же, завтра станок доделаю».
– Когда «Интегралу» стало тесно в рамках родного города? Куда можно было в те далекие времена «пробиться»?
– В принципе, «Интегралу» с самого начала было тесно «в рамках». Уже с 1968 года мы ездили на гастроли по области, а потом и по Казахстану. Пока все были студентами, «пробиваться» куда-то было, скажем, не столь актуально. Но когда мы получили дипломы, вопрос стал острым. Приходилось решать: полностью посвящать себя профессии музыканта или ехать по распределению и приступать к работе.
Помню, в 1973 году, летом, на Дне молодежи я отыграл свой последний концерт на стадионе, а осенью ушел служить в армию. Так что выбор за меня сделал военкомат. Другим пришлось сложнее. К тому времени это был уже мощный и вполне профессиональный коллектив. И те, кто решил связать жизнь с тяжким трудом на эстраде, приняли предложение Саратовской филармонии, куда «Интеграл» и поехал полным составом.
– У вас были обиды на Бари, когда он браковал ваши новые песни?
– Алибасов, несмотря на свой имидж циника и охаивателя, всегда был достаточно деликатен и сдержан. Именно в этом его особый талант работы с людьми. Правда, я был еще и его другом, что усложняло деловые отношения. Много раз он делал очень дельные замечания и по текстам, и по музыке. А то, что почти всё он якобы сходу осмеивал – не в счет, просто его надо было хорошо знать. Известно, что почти всё то, что я сам считал достойным, он взял в репертуар уже гремевшего на весь СССР «Интеграла». К тому же, я нашел замечательную лазейку, чтобы «продать» новую вещь: записывал новый проект дома на «малтитрэке» или с двух точек наложением (иногда четырех-пятикратным). Вещь сразу приобретала яркие и зримые черты, и ребята могли сходу обсудить возможности аранжировки. Это было лучше, чем просто набренькать на гитаре что-то невразумительное. Новые песни мы всегда слушали и принимали всем составом, хотя окончательное решение было за Алибасовым. А когда со временем я стал писать всё более сложные и в текстовом, и в музыкальном отношении песни, он не то чтобы их браковал, просто не брал в репертуар, потому что они были не «в формате». Это было как раз тогда, когда «Интеграл» плавно мутировал в «На-На»…
– Сначала это называлось «биг-битом», потом «роком»… Что пошло не так в СССР, что рок-музыка так и не достигла своих высот, а остановилась где-то «посреди дороги»?
– Это только на первый взгляд кажется таким неожиданным и даже драматичным. Просто мы слишком быстро, за считанные годы, прошли путь, который в других странах длился десятилетия. Естественный путь развития – это эволюция. А у нас с начала ХХ века все шло путем революционного «шараханья».
– Насколько важно для группы жить в столицах, мелькать в телевизоре? Что делать тем, кто живет от Астаны или Москвы в нескольких тысячах километров?
– Мне кажется, это не имеет значения, как далеко от столицы ты живешь. Надо любить свою аудиторию, пусть даже она рассеяна по всей стране. Если ты тронешь их души и сердца – и воздастся тебе.
– Насколько нам известно, Бари бывает в городе Усть-Каменогорске, у него есть даже какая-то недвижимость… Он что, не может отделаться от «ностальгии»?
– Да, здесь у него есть квартира. В Усть-Каменогорске. Квартиру он купил для мамы. Перевез ее из Чарска, чтобы была ближе к квалифицированным врачам. Не имея возможности быть всегда рядом, он старался сделать ее быт максимально комфортным.
– Почему Бари заменил «Интеграл» на попсовый проект «На-На»?
– Однажды он отказался от большинства вещей из моего нового альбома не потому, что не понравилось, а именно потому, что не «в формате». Именно тогда он произнес слова, что «сейчас это не продается». Я его понял, без обид и упреков. Человеку уже почти сорок, а у него никогда не было не то что своего угла, но даже паршивой табуретки. Еще надо учесть и кучу людей, которые от него зависят. Ведь коллектив класса «На-На» с финансово-производственной точки зрения можно приравнять к целому заводу.
– Каково ваше мнение, почему попытки наших поп-звезд выйти на международный уровень ни к чему хорошему не приводят?
– Так ли уж нас трогают их поп-звезды? Чего мы добиваемся – коммерческого успеха? Международного признания? Это при своей-то двухсотмиллионной аудитории! Или мы хотим быть похожими на «лучшие европейские образцы»? Должны ли мы петь по-английски, когда Бог дал нашему содружеству кучу не менее музыкальных языков? В Китае есть потрясающая певица – Са Динь Динь. Настоящая звезда мирового уровня. Она поет все – от попсы до тибетских мантр. Но как поет! И при этом остается сама собой, не опускаясь до «европейского» уровня. Быть может, за это ее и любят?
– Как складывается ваша музыкальная творческая биография?
– Я никогда не жил по принципу «ни дня без строчки». Если возникала идея, старался реализовать. А если свежей и интересной идеи нет, то и не надо ничего вымучивать. У меня в Алма-Ате жил друг Виктор Назаров. Поэт и композитор. Он сочинял замечательные баллады, причем с каким-то особенным, алма-атинским шармом и ароматом. Делал он их по 300 штук в год. А я за год делал три-четыре вещи. Когда при встрече мы сравнивали результат, то выяснялось, что у каждого за год набиралось три-четыре действительно стоящих работы. И все! Правильно Чехов сказал: писать надо тогда, когда не можешь не писать! А в акустике или «в электричестве» – зависит исключительно от идеи и характера материала. Я всегда был убежден, что рок – это не набор инструментов, педалей эффектов и усилителей, это даже не манера исполнения. Это философия. Ты можешь выйти на сцену с глиняной свистулькой, но если заставишь зал реветь от восторга – это рок!