Абай… Путем читательских штудий

В основе статьи – материалы студенческих чтений, проведенных в Пушкинской гостиной Евразийского национального университета им. Л. Н. Гумилева.

В учебно-научных проектах студентов накоплены содержательные материалы по страницам книги Абая «Слова назидания». И они могли бы стать продолжением публикации и нашего дальнейшего сотрудничества, при котором университет и газета, как архетипы коммуникации, создав единую площадку, способствовали бы расширению пространства онлайн-обучения. 

На протяжении длительного времени «Казахстанская правда» ведёт тематические полосы «Мир Абая», «Литературная гостиная», «Книжная полка»… Одна из запомнившихся публикаций – статья Раушан Шулембаевой «Слово мудреца да слушают понимающие…», посвящённая жизни и творчеству Абая. Её читали и анализировали студенты-первокурсники ЕНУ при написании рецензии. Чтобы расширить их представления о мире Абая, занятия проходили в читальном зале филологического факультета по энциклопедиям «Абай», «Шакарим» и отдельным исследованиям. У некоторых студентов обучающая рецензия переросла в жанр творческого сочинения…  

В связи с известными обстоятельствами, ныне студенты и преподаватели не имеют возможности встречаться в университетской аудитории. Без преувеличения – сегодня единству места встречи способствует периодическая печать, СМИ, к которым относится и газета республиканского масштаба «Казахстанская правда». 

* * * 

175-летие Абая Кунанбаева, дни рождения Льва Толстого, Мухтара 
Ауэзова находятся фактически в одном исторически значимом календарном отрезке времени.  

В библиотеке ЕНУ им. Л. Н. Гумилева есть книги, которые силой погружения в мыслеобраз «путь» номинируют связь художественного мира с представлениями человека об окружающей действительности и самом себе. 

Такие книги единичны даже в масштабах всемирной библиотеки.  

Имея в заглавии лексему «путь», они показывают движение героя не только в горизонтальном направлении, но и в вертикальном – в «путешествии» его души, и обозначают иные линии поведения (нравственные, духовные). На протяжении своей истории подобные произведения с неизбежностью порождают вопрос об особом пути личности или особой эпохе в жизни целого общества. И все вместе моделируют пути человеческие к Вечности-в-настоящем.  

Самые всеобъемлющие и значимые для филолога – и не только – книги – это «Путь паломника из этого мира в мир грядущий, представший в подобии сна» Джона Баньяна, «Путь конкистадоров» Николая Гумилёва, «Путями Каина» Максимилиана Волошина.  

Особую весомость списку придают две книги: «Путь Абая» и «Путь жизни». Первая книга принадлежит перу Мухтара Омархановича Ауэзова, вторая – Льва Николаевича Толстого. «Путь жизни» – последнее итоговое произведение Льва Толстого, создано в начале ХХ века, в эпоху немирного бытия человечества и утраты иллюзий. Писатель по крупицам собирал мудрость тысячелетий, творчески переработал духовный опыт народов и соединил со своей философией о несуетной жизни. Получилась своего рода энциклопедия ренессансных понятий: совесть и разум, избавление от неправедности и беззакония, пути духовного единения людей друг с другом и с Творцом.  

Лев Толстой оставил книгу, не имеющую аналогов в мировой культуре. 15 октября 1910 года, незадолго до своего ухода из Ясной Поляны, он читал её корректуру и внес последнюю запись.  

В полном объёме достоянием постсоветского читателя толстовский «Путь жизни» стал в 1993 году. То было время, когда остро переживались исторические перемены, когда по-новому стали прокладываться мосты между странами и культурами. Но концепция великого русского писателя была вне времени. Из неё следовало: личность ответственна за противоречия, проявляющиеся в оппозициях душа – тело, человек – государство, правда – ложь, мудрость – тщеславие, вечное – преходящее. Иными словами, Лев Толстой столько же художник, сколько и философ-моралист, который прокламирует созидательные концепты мира, где главенствующим звеном является построение государства без лжи и обмана, во благо человека.  

«Путь Абая» – книга Мухтара  Ауэзова. Она – о личности, вобравшей в себя просветительские мысли и эстетизировавшей свой мир поиском более светлых идеалов. Укоренённый в реальном пространстве Степи поэт Абай Кунанбаев отважился вопреки «вратам мытарств» совершить путь духовно-душевного восхождения. Почему книги Л. Н. Толстого и 
М. О. Ауэзова, создающие символический диптих, стали возможны в евразийском пространстве народов Леса и Степи?  

Вероятно, сказались культурно-географические и исторические факторы. Духоподъёмные территории, которые неповторимы по природной своей красе; люди, которые стоически осваивали эту ширь земную; полиэтничные цивилизации, которые естественно возникли на естественных рубежах соседства. Это издревле идущее соседство ныне по большей части продолжает опыт обогащающего друг друга диалога и в то же время отличается стремлением к сохранению коренной особости.  

Рассмотрению книги «Путь жизни» Льва Толстого придёт ещё черёд. Пока же, продолжив общеуниверситетский семинарий «Евразийцы читают Абая и «Путь Абая», обратимся к роману великого казахского писателя. И очарованные идеей книгочея возлюбопытствуем, о чём заговорит в Слове явленный образ героя-поэта. 

* * * 

Необыкновенно богатая смыслами эмблематика пути-пространства маркирует абсолютное большинство внутренних заглавий обеих книг романа «Путь Абая» (1942–1956). Литературное действие начинается с третьего дня дороги юного героя. Это глава «Возвращение», о путешествии «среди серебрянозелёных просторов».  

Вольная ширь, как ни пытаются стращать взрослые, не пугает отрока. Овеянная радостью узнавания «память степи» вызывает неизъяснимо-прекрасные чувства: «…если бы он смог, он охватил бы её всю, прижался бы к ней и шептал: «Я так соскучился по тебе! Может быть, другим ты кажешься страшной – но только не мне! Родная моя, милая степь!»  

Органически близкая натуре Абая степь оживотворена присутствием растений, животных, топосов гор, речушек и родников. Все эти атрибуты пространства и круговорота времени особенно влекут в кочевьях на летние пастбища. Однако гармоничное соподчинение природного хронотопа и патриархального бытия человека жестоко нарушается различными коллизиями. Об этом свидетельствуют последующие события: казнь и побивание камнями безвинно осуждённых Кодара и Камки; поругание, избиение и скорая кончина старейшины рода Божея; смерть измученной в чужой семье маленькой Камшат, сестры Абая; опустошительный джут и скитальчество поневоле массы людей.  

Связанные с переживаниями Абая инфернальные картины мира имеют не только социальный эквивалент, но и этикофилософский. От главы к главе путь героя строится по линии всевозрастающих трудностей и опасностей. Поэтика заглавия «В вихре» символизирует буйство демонических сил и опредмечивает жестокую схватку людей за удобные зимовья. В главе «В дебрях», изображающей всё тот же сплав беспорядочных стихий и кровоточащих ран, возникают наконец некие проблески между светом и тьмой.  

Животворящее начало вносит бабушка Зере. Одобряя увлечённость Абая чтением книг, она отделяет его от людей, ведущих растительный образ жизни («ничего, кроме еды и сна»), и наставляет его не расставаться «с этими мудрыми листами». Свет небес высоких являет первая встреча с Тогжан. Образ девушки – своего рода счастливая ситуация, в какую впервые попадает Абай и взволнованно переживает смысл слов «любимая» и «любовь», но уже не в книжно-знакомом, а живом воплощении.  

Глава «В пути» – о том, как Абай и его отец, на которого подали жалобу, находятся в ситуации неопределённости. Неизвестно, чья «партия» победит в предстоящей борьбе. Все дороги ведут людей, взволнованных бурей противостояния, в город. Образ-топос города выражен предметно: улицы, дома, дворы, кони, сани. Абай, хотя и закреплён в реальном пространстве, но присутствует среди людей «отсутствующе». Подобная авторская инвенция связана с мотивом одиночества героя. Оставаясь верным букве сыновнего долга быть рядом с отцом, юноша в той панораме человеческих страстей словно отделяется от тленного мира и приходит к открытию: «Какие различные миры столкнулись в Каркаралинске! Они далеки друг от друга, как четыре стороны света».  

В одном мире, по мысли Абая, отец и его друг Алшинбай, олицетворяющие богатство и власть, в другом – искусство песнопевца Шоже, способного сровнять с землей Кунанбая и Алшинбая, в третьем – теплота чувства старца Божея, благословляющего Абая. «Почему эти потоки не сольются в один? Что было бы, если бы эти люди сошлись и действовали вместе?» – таково смысловое crescendo переживаний героя, свидетеля каркаралинской тяжбы отца.  

Контуры движения обретающего мужество юноши наделяются амбивалентными признаками, и они подобны качанию маятника между противоположными силами. Но оттесняются душевные смуты, и вскоре обстоятельства требуют решительных действий – во имя спасения бедствующего народа. Исключительное понимание духа зарождающейся гуманности заложено в вопросах и умозаключениях ближайшего окружения Абая: «Что такое народ? Сила – при раздорах с соперниками, прах – когда сам в нужде» (глава «В вышине»). 

С подобной ситуации, откуда вытекает протестная идея высказанности своих раздумий, начинается мятежная биография будущего поэта. Теперь, во время джута, когда люди гибнут, усеивая белеющими костями всю степь, кто опечалится, кто заступится за них?  

Этим печальником становится Абай, а «теплой заступницей мира холодного» – его бабушка Зере. Как завещание и отзвук разума сердца звучат её слова в ответ на острые выпады кунанбаевцев против Абая, организовавшего помощь голодающим. Она не желает быть безучастной свидетельницей гибели людей: «Когда я умру, придется же моему сыну кормить тех, кто соберётся на поминки его матери? Так вот – пусть не гонит беззащитных бедняков: пусть считает, что сейчас он тратится на мои поминки».  

Морали кулачной силы противостоит созидающее слово старшей матери семейно-родового гнезда. В драматичной ситуации «или/или» она утверждает этику сакральных жертвоприношений на алтарь нуждающихся «сейчас» и «здесь» в ощущении ценности своего бытия и окружающих. В неимоверном скоплении бедствий народа Абай воспринимает происходящее также достойно – по эту сторону собственной жизни.  

Драматургическая палитра главы, называемой «В вышине», продиктована высокой идеей Мухтара Ауэзова – показать образ, как он подчёркивает, «настоящего человека, в ком есть честь и воля».  

Благородство Абая так же безгранично, как и мудрость окружающих его женщин – Зере и Улжан. Читатель узнает далее, что бедняки 50 аулов получали у них приют и пищу во время джута.  

Стремление Абая творить свою жизнь согласно своим нравственным принципам становится камнем преткновения в полемике отца и сына. Кунанбай упрекает молодого человека в трёх недостатках. Первое – Абай не умеет различать то, что дорого, а что – настоящая мелочь. Расточая свои сокровища безрассудно, он в своей доступности и простоте подобен озеру с пологими берегами, воду которого лакают и собаки, и скот ногами мутит. Ничего не таит в себе. Подобный человек не сумеет держать народ в руках. И наконец, Абай душой уходит к русским, а такого, по мнению отца, станет чуждаться каждый мусульманин. 

Нельзя не заметить, что триада «недостатков» Абая, космизируя его внутренний мир, определяет главную черту характера – человечность. Устами своего мыслящего героя Мухтар Ауэзов демонстративно скрупулёзно утверждает лучшие стороны эмо-
ционально-мировоззренческой сферы жизни казахов.  

Притчей о судьбе национальной звучат слова Абая: «Разве лучше быть водой на дне глубокого колодца, которую достанет лишь тот, у кого есть веревка, ведро и сильные руки? …чем можно держать народ и каким должен быть человек, который его ведёт. По-моему, народ некогда был стадом овец: крикнет чабан «айт!» – все вскочат, крикнет «шайт!» – все лягут. Потом народ стал походить на табун верблюдов: кинут перед ним камень, крикнут «шок!» – и он оглянётся, подумает и только тогда повернёт».  

Абай продолжает свое откровение и находит новые образы, которыми творит: «А теперь у народа нет его прежнего смирения, он смело открывает глаза. И сейчас он подобен косяку коней: он послушает того, кто разделит с ним все невзгоды – и мороз, и буран, кто для него забудет дом…»  

Определение Абая «невзгоды» указывает не только на проблемные индексы судьбы нации, но и на моральную готовность степной элиты самоотвергаться ради народа. Только такую элиту, которая, по слову Абая, «согласится иметь подушкой лёд, постелью – снег…», отныне послушает народ.  

В ответ на упрёк Кунанбая в близости к русским он продолжает: «Самое дорогое и для народа и для меня – знание и свет. А они – у русских. И если русские дадут мне то сокровище, которое я тщетно искал всю жизнь, разве могут они быть для меня далёкими, чужими?»  

Устами своего любимого героя, живущего в согласии с духоверческими реалиями Степи, Мухтар Ауэзов моделирует этос «взросления» народа: «некогда был стадом овец», что подразумевало младенчество; «стал походить на табун верблюдов» – детство; «ныне подобен косяку коней» – юность. Но история зрелости народа, по мысли писателя, – это духовный переворот и обращённость к внутренней жизни, когда из массы выделяется глубинная личность. Личность с иным направлением сознания, с иным измерением бытия. Таков Абай Кунанбаев. Его дорога жизни как символ нравственно-этического постижения мира становится метафорой Пути жизни, ведущего к истине и драме разрыва со своей средой.  

Диапазон трагического раскола между узкодогматическими стратами общества и мировидением Абая художественно реализован в стихотворениях и в прозе. Вплетённые в ткань эпического повествования, они одухотворяют образы ауэзовской онтологии пространства и времени и мотивы сердца печального, что «делится тайнами с сумраком ночи».  

Перед Абаем, достигшим высокого перевала своей жизни, проходит длинная её цепь, каждое звено которой напоминало о времени тяжёлых потрясений и скорби (глава «В схватке»). Но стенаниями о горестях и уходящей под гору дороге жизни не поможешь ни себе, ни другим, поэтому герой, во многой мудрости пребывая, занят не печальными думами старика у отверстой могилы. Он занят мыслью, опережающей действительность: что из его эпохи достойно сохраниться и расцвести в веках, как поймет его другой, потомок его?  

Таков лейтмотив самого большого стихотворения в прозе «Ортен-тос». С вершины этого холма, расположенного в центре широкого простора, поэт созерцает окрест. Возвышенность не только промежуточное место между «верхом» и «низом», но и символический перевал временной вехи последнего периода жизни Абая.  

Спускаясь с вершины холма (сравним: «на склоне лет») и медленно следуя в темноте (сравним: «в сумерках эпохи»), то есть находясь в средостении «вертикали» и «горизонтали», поэт проецирует фантастическую, но художественно возможную встречу-беседу с будущими поколениями. И в беспокойной думе о грядущем человеке пребывает: «Поймёт ли он меня, выросшего в смутную эпоху безвременья, не заглянув в глубины своего сердца?..»  

Переживая поначалу трагический мотив неприятия жизни («Умереть бы, сгинуть, пропасть!»), герой словно проходит в пространственно-временной локации утёса через чистилище высоких дум. И в смене времён (настоящее-в-будущем), к чему устремлена его душа, в конце стихо-творения-думы приемлет мир.  

Мир, в котором ему, одинокому страннику, в бездорожье дорог противостоит тьма «тысяч», и он, не отягчённый смертными грехами, отметал «прочь мерзости своей среды» и стремился утверждать культуру духовно-нравственного совершенствования человека. Главной поэтической силой «Ортен-тос» является мотив светодержавия поэта творца, который, разоблачая дух от плоти, взывал к образу «другого»: «Познай меня и пойми!»  

Соотнесённые с настроением главного героя, созерцающего с высоты жизненного перевала  «сумерки бытия», ассоциативно напоминают «утро Бытия»: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» (Бытие. 1:2). И как увидел Творец, что хорош свет, Он отделил свет от тьмы.  

Так и поэт-мыслитель в романе Мухтара Ауэзова, упрямо поднимая «свой малый светильник», неутомимо стремился творить. Чтобы о-Свет-ить бездорожье дорог и чтобы мог отпавший от Бога человек узреть Небо и задуматься об ином смысле жизни. Поэтика особого жанра послания – духовного опыта – придает стихотворению в прозе «Ортен-тос» смысл понтифального обращения к будущим поколениям.  

Подобная заповедная обращённость номинирует притчу об одиноком дереве. (Дерево как мифопоэтическая доминанта, заметим, обретает свое значение уже в первой книге романа: «слабый росток», связанный с отроческой порой Абая; «сильный чинар», символизирующий зрелость героя-странствователя по дороге знаний.)  

В притчевой модели мира дерево, персонифицирующее жизнь, и молния, символизирующая время, «сталкиваются», превращая тем самым безлюдную и бездорожную степь в событийное пространство. Она, Степь, продолжает вовлекаться в общее движение последними муками умирающего дерева. Дерева, что и прежде олицетворяло живую жизнь, ибо семена его, уносимые в широкий мир, благовестом листьев встречали каждую весну, а восходящие к выси ветви его создавали успокоительную сень земного низа.  

Так и поэт-творец не видит своей вины перед миром, хотя кругом ограблен жизнью. Сожжены его цветущие ветви: раньше срока ушли из жизни любимые сыновья. Подтачиваются его корни: гибнет голодом изнурённый народ.  

Трагические думы одинокого героя о схожести своей судьбы с жизнью одинокого дерева, его вопрос-надежда («останется ли жить потомство моё?») и убеждённость в верности избранного пути («разве я растило и сеяло зло и беду?») – всё это настраивает на животворный лад произведения Мухтара Омархановича Ауэзова. Такого произведения, что ведёт читателя вслед за мыслящим гражданином отечества и воссоздает ситуацию мыслеобраза «Путь», выводящего далеко за пределы обложки книги. Книги, которая называется «Абай жолы» – «Путь Абая». 

Гульбану Шарипова,  

кандидат филологических наук, преподаватель ЕНУ 

 им. Л. Н. Гумилева. 
«Казахстанская правда» 
№182 от 24.09.2020 г.